В советском анекдоте частыми героями бывают представители самых разных нацио­нальностей, от чукчей до русских, но еврейский анекдот — совершенно отдельный, разнообраз­ный и богатый жанр. Как он возник и складывался и почему потом почти исчез?

Что такое анекдот

Начнем с краткой предыстории жанра. Анекдот был не всегда коротким и не обяза­тельно веселым. Все эти свойства были приобретены им только в 1920-е годы ХХ века. 

Слово «анекдот» — древнегреческое (ἀνέκδοτα), и изначально оно означало «неиз­данное, неопубли­кованное». В XIX веке в Рос­сии это слово часто употребляли в повседнев­ной речи, но совсем в другом значе­нии — «анекдо­тами» называли заниматель­ные случаи, которые произошли с рассказчи­ком или с кем-то другим. Фраза из дневника 1805 года сейчас звучит странно: «Старик… …много рассказы­вал нам анекдотов о себе, о преж­них вельможах, о великолепии, кото­рым они себя окружа­ли» . «Анекдот о себе»? Но ровно так писали и спустя почти век, в 1904 году: «Тогда же за обедом Л. Н. [Толстой] рассказал два анекдота из своей жизни» . Когда во второй половине XIX века исследователи начинают интересоваться крестьянским фольклором, термин «народный анекдот» используют для обо­зна­чения рассказов (совсем не обязательно смешных) о глупцах, простаках и хитрецах. 

А вот в течение последующих 20 лет, во время революций, Первой мировой, а затем и Гражданской войны, анекдот приобретает привычные нам значение и форму: так начинают называть короткие юмористические истории с неожи­данной концовкой. Более того, анекдот перестает быть только историей о себе или рассказом о наивном дураке. В 1915 году писательница Рашель Хин-Гольдовская записы­вает в днев­нике новый для нее тип анекдота, в котором вскрывается подлинное отноше­ние власти в Российской империи к двум значимым меньшинствам:

«Война породила массу анекдотов. Самые остроумные — еврейские. Еврей спрашивает: почему великий князь Николай Николаевич на портрете держит руки всегда в карманах? — Поляк недоумевает. — Потому, — говорит еврей, — что, когда он их вынет после войны, все увидят, что в одной кукиш для нас, в другой для вас…» 

Эти новые для современников типы анекдо­тов выполняют иную функцию. В них не рас­сказываются забавные частные истории — наоборот, они выпячи­вают непонятные, раздражающие, пугающие стороны быстро меняющейся жизни и дают ироничные комментарии происходящему. Например, великий князь Николай Николаевич, двоюродный дядя Николая II, главнокоман­дую­щий российской армией, был ксенофо­бом и юдофобом. В начале войны многие поляки, проявив патриотизм, надеялись на восстановление автономии Польши, а евреи — на отмену дискриминационных законов. Анекдот про кукиш вели­кого князя короткой и емкой формулой показывает, почему их надежды не сбудутся.

Новые анекдоты иногда даже пугают совре­менников своей способностью комменти­ровать происходящее. В 1922 году служащий пароходной компании рассуждает о старых и новых анекдотах: «[Старые анекдоты] приводили нас в веселое настроение, ибо были небылицами, а теперь от такого „анекдота“ жутко — он сама жизнь» .

Новые «жуткие анекдоты» требуют нового персонажа. Способность иронично комментировать изменения политической ситуации делегируется представи­телям меньшинств. И в этом качестве в советских анекдотах первыми возни­кают евреи. Исторически этот тип персонажа приходит напрямую из тради­ционных фольклорных историй, но в новых анекдотах его и наив­ный, и муд­рый взгляд со стороны позволяет высветить все неприятное, что происходит в советской жизни, а его маргинальная (и социальная, и этническая) позиция в советском обществе позволяет рассказчику сохранять некоторую дистанцию с героем. Так складывается история еврейского русскоязычного анекдота, которую мы сейчас, шаг за шагом, рассмотрим. 

Как традиционные сюжеты стали частью новой культуры

Анекдот — это часть фольклора. А фоль­клор — это то, что передается устно. Однако после распространения грамотности фольклор приобрел и письменную форму: в городах и селах стали появляться так называемые народные книги. 

Особенную популярность приобрели еврей­ские народные книги, которые в конце XIX — начале ХХ века с удовольствием читало еврейское население черты осед­лости . Одна из причин их популяр­ности — высокий уровень грамот­ности среди евреев. Народные книги стоили очень дешево, буквально несколь­ко копеек, и продавали их бродячие книготорговцы (мойхер-сфоримы). 

В народных книгах в доступной форме рассказывались истории о приключе­ниях и мудрецов, и хитрецов, и глупцов. Причем иногда это мог быть один и тот же человек. Такой тип персонажа называется трикстер, то есть плут, трюкач. Он придумывает разные проказы, нарушает важнейшие символи­ческие границы, шутит про царя, оскорбляет представителей власти — и, самое главное, трикстеру все сходит с рук. Подобные персонажи есть в фольк­лоре разных народов (стоит вспомнить, например, Ходжу Насреддина). Одним из самых популярных героев таких рассказов среди евреев черты оседлости был остроумный бедняк Гершеле Острополер. У него был реальный прототип — Герш из Острополя (1757–1811). За свое остроумие он был взят в шуты ко двору цадика  ребе Боруха из Тульчина и, согласно преданию, поплатился жизнью за очередную едкую шутку: приближенные ребе Боруха столкнули его с лест­ницы, и Герш умер от ран. Но фольклорный Гершеле продолжал жить. 

Гершеле Острополер однажды написал письмо Богу: «Бог, знай, что я, моя жена и мои дети — мы все умираем с голоду». Письмо вложил в конверт, на конверте написал «Богу» и бросил письмо на улице. Случилось так, что некий богач поднял письмо, прочел его, пришел к Гершеле и сказал:
     — На, возьми, Бог послал тебе через меня трешницу!
     — Представляю себе, — ответил Герше­ле, — сколько вам дал для меня Бог, если на мою долю осталось целых три рубля.

Эта история выжила и в советское время, и даже в постсоветское. Многие знакомы с «внуком» этого сюжета: 

Бедный сирота пишет Деду Морозу трога­тельное письмо о том, как ему холодно, и просит прислать теплую шапку и варежки. Сотрудников почты трогает это письмо до слез, и они покупают вскладчину маль­чику шапку. А мальчик, получив посыл­ку, думает: «Эх, жаль, варежки, наверное, сотрудники почты украли». 

В 1902 году известный одесский журналист-фельетонист Яков Сиркес пере­водит с идиша на русский истории о Гершеле и публикует их под названием «Знаменитый еврейский шут Гершко из Острополя». Перед нами — один из путей, благодаря которому еврей­ский фольклор покидал местечки и посте­пенно становился частью общерусской культуры.

Февральская революция 1917 года отменила существующие социальные грани­цы (в том числе и черту оседлости): начался необычайно быстрый процесс культурной ассимиляции еврейского населения. Грамотная еврейская моло­дежь быстро вливается в новое советское общество, которое дистанциру­ется от высокой буржуазной культуры. Новая городская культура, ориентиро­ванная «на улицу», стремительно меняется. Объектом массового потребления оказы­ваются частушки и куплеты, городская (в том числе и блатная) песня, а также новый анекдот, который можно не только рассказать друзьям, но и на­печатать в большом количестве сатирических журналов и газет, а также испол­нить (как стендап) со сцены в кафешантанах.

Многие традиционные сюжеты с наступле­нием новой эпохи не умерли, а адаптиро­вались. Они стали шаблоном, с помощью которого можно было описать новую злободневную реальность. Например, в еврейском фольклоре существовала религиозная притча о видении того света:

Еврей умирает и оказывается в великолеп­ном дворце. Бродя по нему, он видит умерших благочестивых старцев-талму­дистов и других святых старцев. Но кроме этого, ему встречаются и девушки легкого поведения, и жены, которые не хра­нили при жизни верность. Старцы при этом танцуют с девушками. Еврей не понимает, где он, собственно, оказался, и спрашивает у ангела: 
     — Скажите, что здесь — рай или ад? Если рай — то как здесь появи­лись молодые дамы, а если ад — то за какие грехи сюда брошены эти святые старцы? 
     Ангел разгладил свою длинную широкую бороду и ответил:
     — Не удивляйтесь, реб еврей. Здесь и то и другое — ад для этих дам и рай для святых старцев. 

У этой изысканной религиозной притчи двойная мораль: наказание для одного есть одновременно и удовольствие для другого, а ад сливается с раем. В совет­ском фольклоре этот сюжет превращается в гораздо более простой, но зато абсолютно актуальный анекдот про Брежнева: 

Умирает Черненко и попадает в ад. Но посколь­ку он был генсеком, то дьявол дает ему возможность выбрать себе нака­зание. Черненко прогуливается по аду и видит то Сталина в кипящем котле, то Хрущева, который ест только кукурузу. Все ему не нравится, и тут он видит Бреж­нева, на коленях у которого сидит соблаз­няю­щая его Брижит Бардо.
     — Вот! — кричит обрадованный Черненко. — Хочу такое наказание, как у Брежнева.
     — Простите, товарищ генеральный секре­тарь, — отвечает дьявол, — не получится, это ведь наказание для Брижит Бардо.

Радек, Рабинович и Каганович: «ложные дураки» советского анекдота

По мере эволюции анекдота слушатели начали смеяться не только над героем-дураком, но и вместе с ним. Так в советский анекдот проникают «ложные дураки» — персонажи, которые хотя и дистанцированы от рассказчика, способны не просто дать ироничный комментарий, но и выиграть речевой поединок с представителем власти и таким образом противостоять системе. «Ложные дураки» советского анекдота — достойные наследники трикстера Гершеле из Острополя. 

В 1920–30-х годах мастером политического пера был пламенный оратор, журна­лист и политический деятель Карл Радек (настоящее имя — Кароль Собельсон). Радек славился своим красноречием и склонностью к злым шут­кам, а особенно он любил сочинять эпиграммы и шутки про отца народов и его соратников — конечно, он не пережил Большого террора.

Именно Карлу Радеку современники приписывали авторство анекдота о Раби­новиче, который получил в Москве «вечную» работу — он должен был каждое утро подниматься на самую высокую башню Кремля и смотреть на Запад, чтобы вовремя сообщить о зареве «пожара мировой рево­люции» (в этой шутке легко увидеть пародию на теорию мировой революции, которую отстаивал Лев Троцкий). Один из секретарей Сталина, Борис Бажанов, позже бежавший на Запад, вспоминал:

«А когда Сталин удалил Троцкого и Зиновь­ева из Политбюро, Радек при встрече спро­сил меня: „Товарищ Бажанов, какая разница между Сталиным и Моисеем? Не знаете. Большая: Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин — из Политбюро“». 

Высказывания Радека, и настоящие, и фольклорные (то есть приписанные ему), распространялись со скоростью звука. Неудивительно, что довольно быстро сложился цикл анекдотов, в которых фольклорный Радек вступает в речевой поединок с отцом народов и выигрывает его. 

Однажды Радек сказал: «Со Сталиным трудно спорить. Ты ему цитату, он тебе ссылку. Ты ему вступление, а он тебе заключение». 

Радек выступает то в качестве шута, который дразнит диктатора, то в качестве советчика, к которому за помощью приходит сам Сталин.

Сталин спрашивает у Радека совета: «Как же мне избавиться от кло­пов?» Радек отвечает: «А вы организуйте из них колхоз — они сами разбегутся».  

Нам сейчас сложно поверить, но в советском анекдоте этого периода был еще один еврей, к которому, как к раввину в традиционном фольклоре, приходили за советом все — от бедняка до царя. Это Каганович. Тот самый всемогущий Лазарь Каганович, член Политбюро и правая рука генсека. Несмотря на то что реальный Каганович никогда не мог говорить подобные вещи своему «Родите­лю» (так он называл Сталина в личной переписке с другими членами Полит­бюро ), тем не менее существующая фольклорная модель — правитель идет за советом к мудрому еврею — была гораздо сильнее. В анекдоте Каганович оказывался просто образцом еврейской мудрости. 

В Политбюро была получена покаянная телеграмма Троцкого. Калинин зачитал ее так: «Я ошибался, а вы — нет. Вы были правы, а я — нет. Лев Троцкий». Члены Политбюро были готовы аплодировать, как вдруг Каганович вскочил: «Вы же неправиль­но поняли телеграмму, дайте-ка я прочитаю! „Я ошибался, а вы — нет? Вы были правы, а я — нет? Лев Троцкий“». 

Один еврей задал Сталину вопрос, что такое космополитизм. Сталин послал его к Кагано­вичу, тот послал его посмотреть надписи в трамваях и на улицах. Еврей прочел надписи в трамвае: «Не высовывайся вперед», «Не занимай чужие места».

Последний анекдот не случайно записан так коряво — он обнаружен в след­ственном деле Министерства государственной безопасно­сти . Именно за этот текст (а также за неко­торые высказыва­ния о внешней политике) некий Н. М. Перель, еврей, учитель математики из Киева, в 1953 году получил при­личный срок. Это не единичный пример. Такие анекдоты расценивались как «антисо­ветская агитация и пропаганда» и были особо опасны для их рас­сказ­чиков и слушателей. Недаром люди, обвиненные по этой статье , часто назывались «анекдотчики» и получали от 5 до 15 лет.

Если Радек, говоря современным языком, постоянно троллит сильных мира сего, а Каганович занимает место мудрого и спо­кой­ного советчика при вожде, то Рабино­вич — это вымышленный представитель слабых, который оказыва­ется в тяжелых ситуациях, но всегда найдет лазейку. Его дискриминируют, оскорбляют, лишают премий, не берут на работу, но он побеждает хотя бы риторически:

Рабинович идет по улице и ругается:
     — Бандиты, мерзавцы, сволочи! До чего страну довели!
     К нему подходят люди в штатском и требуют пояснить, кого он имеет в виду.
     — Как это «кого»? Конечно, американских империалистов!
     Люди в штатском разочарованно отпускают его и удаляются. Рабинович догоняет их:
     — Простите, а вы на кого подумали?

Антисемитские анекдоты-загадки

Первое десятилетие советской власти — это период, когда анекдот становится лакму­совой бумажкой общественных настроений. Это свойство нового анек­дота стало причиной беспокойства некоего студента Наума Цорнаса. 21 февра­ля 1927 года Цорнас написал письмо Сталину следующего содержания:

«Здравствуйте, многоуважаемый Иосиф Виссарионович!
     С настоящим письмом я хочу узнать Ваше мнение как наилучшего знатока националь­ного вопроса об антисемитизме, господ­ствую­щем у нас в Вышнем Волочке… дескать, евреи наводнили весь высший государ­ственный аппарат и трестовский аппарат, что евреи занимаются исключи­тельно торговлей, спекуляцией и другими нетрудо­выми доходами, что евреи всюду и везде строят себе карьеру, не заботясь о русских… <…> Мне приходилось слышать сатирический анекдот, заключающийся в следующем: „Почему РКП (б) переимено­вана в ВКП (б)?“ И сами отвечают, что это потому, что в партии большинство евреев и им трудно выговаривать букву „р“, и посему, выходит, для евре­ев переимено­вали партию в ВКП, и много других анало­гичных анекдотов. 
     Иосиф Виссарионович! Вы находитесь в Москве, Вам хорошо известны партийные работники — евреи и Вы мне, пожалуйста, напишите, если среди них карьеристы, которым чужды интересы трудящихся масс». 

У Наума Цорнаса были все основания для беспокойства. В середине 1920-х го­дов весьма популярны антисемитские представ­ления о том, что «все больше­вики — евреи», «нами правят жиды, которые отравили Ленина», поэтому крестьянам так плохо живется; и вообще скоро наступит «жидов­ское царство». В результате возникает целый класс так называемых еврейских загадок — антисемитских анекдотов в форме вопроса и ответа. В таких текстах евреи изобража­ются захватчиками исконно русского пространства:

— Какой самый замечательный памятник на еврейском кладбище? 
— Минину и Пожарскому! 

В 1921 году Минин и Пожарский стояли у стен Кремля , и «еврейским кладбищем» в анекдоте оказывается собственно центр государства. 

В другой, более известной загадке, евреи становились настоящими правителями России:

— Если за столом сидят шесть советских комиссаров, то что под столом?
— Двенадцать колен Израилевых. 

В 1920-е годы, период нэпа, главный герой анекдотов — это жадный нэпман-еврей. Страх перед распространением культуры тех, кто совсем недавно считался меньшинством, создавал образ «вверх ногами», где живущими в гетто оказываются русские:

Семья нэпмана за ужином, вдруг звон колоколов.
     — Натан, почему это так звонят?
     — Это русская колония празднует какой-то свой праздник. 

Во время Второй мировой войны (и после нее) кроме довоенных устойчивых анти­семитских ярлыков появляется представ­ление о том, что евреи избегают участия в войне — отсюда выражение «воевал на Ташкентском фронте» . Это породило антисемитские загадки, где в ответ на вопрос «Что такое?» полагалось отвечать так, как в этой дневниковой записи 1944 года: 

Один русский — пьяница.
Два русских — драка.
Десять русских — очередь в шинок (шалман).
Много русских — фронт.
Один еврей — лауреат.
Два еврея — блат.
Десять евреев — наркомат.
Много евреев — тыл. 

Сразу после войны начинается государ­ственная антисемитская кампания против «безродных космополитов». Отсюда пошла специфическая шутка: «Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом». Об этом странном эвфемизме знали даже дети — благодаря не очень невинной детской загадке:

— Кто это — стоит сирота, сжигает свои волосы?
— Безродный космы палит.

В разгар борьбы с «засильем евреев» была инициирована кампания по раскры­тию псевдонимов: в таких фельетонах публике показывали, что подлинные имена извест­ных людей — еврейского происхожде­ния. Именно эту ситуацию пародирует известный в то время анекдот:

Защищая диссертацию по теоретической физике, диссертант неодно­кратно ссылался на некоего Однокамушкина. После защиты к нему подошел один из профессоров и тихо спросил:
     — Кто этот Однокамушкин?
     — Это Эйнштейн, — тихо ответил ему диссертант. 

Новая дискриминация и последний всплеск еврейских анекдотов

В 1948 году появляется Государство Израиль, с которым у СССР складываются очень непростые отношения, и резко встает вопрос о возможности эмиграции советских евреев «на историческую родину», как тогда гово­рили. В результате советские евреи все больше и больше начинают восприниматься как граждане с «двойной лояль­ностью» и, соответственно, одновременно как «чужие» и как «свои»: они и зако­нопослушные советские граждане, и потенциальные агенты мирового сионизма. В 1953 году, во время «дела врачей» , препода­ватель Киевского финансово-эконо­мического института, член КПСС Иван Брык написал откры­тое письмо с опасениями по поводу двойной лояльности:

«…У меня просто кулаки чешутся против этой сволочи. И где же граница? Если у евреев есть свой Израиль и любимая ими Америка, то кому из них могу я верить. Если крупнейшие врачи оказались подлецами, то почему я должен верить еврею из инсти­тута или апте­карю, они тоже могут меня и мою семью принести в жертву Трумэну или Эйзенхауэру…» 

В 1960-е годы, когда противостояние Израиля при поддержке США и арабских государств при поддержке СССР вылилось в Шестидневную войну, появился анекдот, подчеркивающий невозможность замаскировать еврейство:

Учительница в школе делает объявление: «Абрамович, Рабинович и Иванов-по-матери, завтра в школу не приходите. У нас будет в гостях арабская делегация».

Советская пропаганда постоянно говорит про «израильскую военщину» и происки сионистов. В результате в 1960–80-х годах возникает новая волна антисемитизма. В отличие от борьбы с космополитизмом 1947–1953 годов этот антисемитизм не такой открытый. Публично евреев не шельмовали и чисток не устраивали, однако дискримина­ция существовала в неявном виде. На нее указывала целая система скрытых эвфемиз­мов. Например, тех, кого не брали на работу из-за слова «еврей» в паспорте, называли «инвалиды пятой группы»: формуляр личного листка по учету кадров паспортных органов МВД СССР включал в себя графу номер 5 — «национальность», отсюда появи­лись много­численные отсылки к «пятому пункту» или «пятой графе».

Также возникает новая волна еврейских анекдотов, где объектом высмеивания оказы­­ваются дискриминационные прак­тики — стремление понять по фами­­лии, является ли человек евреем, или предъявле­ние более жестких требований к человеку с фамилией на -вич.

Звонок в магазин. 
     — Алло? Это магазин? У вас есть ватман?
     — Нет, Ватман давно уехал.
     — Вы меня, наверно, не поняли. А кульман есть?
     — И Кульман уехал.
     — Да что вы, в самом деле! Я в магазин звоню, я дизайнер!
     — Ну понятно, что не Иванов!

Рабинович пришел устраиваться на работу по объявлению «Требуются инженеры». В отделе кадров на него смотрят и говорят: 
     — Но нам нужен инженер, знающий английский язык.
     — Вот диплом Института иностранных языков.
     — Но нам нужен и знающий немецкий язык.
     — Вот диплом двухгодичных курсов немецкого языка.
     — Нам нужно еще, чтобы мог стенографи­ровать.
     — Вот справка об окончании курсов стенографистов… 
     — Да вы что, издеваетесь над нами, что ли?!

Однако не будем забывать, что в анекдотах Рабинович — трикстер и ему свойственно находить выход из самого безнадежного положения:

Вассерман приходит устраиваться на работу. Начальник отдела кадров посмотрел в его паспорт и говорит:
     — На -ман — не берем!
     Потом заходит Рабинович и получает ответ:
     — На -вич — не берем!
     Рабинович доходит до двери, оборачивается и спрашивает:
     — Скажите, а на что вы берете?
     Начальник отдела:
     — На -ко.
     Рабинович подходит к двери и весело кричит в нее:
     — Коган, заходи!

Метаанекдот

Популярность русскоязычного еврейского анекдота объясняется тем, что он был необхо­дим советскому обществу сразу по двум разным причинам. Во-первых, когда рассказчик и слушатель боятся, что чужая культура проникнет в их пространство, с помощью анекдота можно дистанциро­ваться от подозри­тельного чужака, в нашем случае — персонажа-еврея, и так возникают антисе­митские шутки. Во-вторых, когда рассказ­чик и слушатель недовольны совет­ской системой, благодаря анекдоту — с помо­щью безопасной маски Рабино­вича — можно смеяться над представителями власти и взламывать советские табу.

После распада СССР обе эти необходимости потеряли актуальность. Поэтому еврейский анекдот остался только в качестве метаанекдота — памятника самому себе: 

Почему сейчас нет новых анекдотов? Потому что умер тот еврей, что их сочинял. 

Хотя иногда, в трудные моменты нашей жизни, еврейский анекдот все же ненадолго воскресает:

Бог выговаривает Путину за присоединение Крыма без должной экспертизы. 
     — Ну что же вы, Владимир Владимирович! Вы бы хотя бы у Раби­новича спросили! 
     — У какого такого Рабиновича?
     — Да практически у любого!!! 

Автор Александра Архипова выражает искреннюю благодарность профессору Смольного института СПбГУ, преподавателю Европейского университета в Санкт-Петербурге Валерию Дымшицу за помощь в работе над этим материалом.