Пошла я, между прочим, в погреб. Взяла, конечно, горшок с молоком в левую руку и иду себе.Иду себе и думаю:«Паутина, думаю, в угле завелась. Сместь надо».Повела я поверху головой, вдруг хрясь затылком об косяк. А косяк низкий.А горшок хрясь из рук. И текёть молоко.А в глазах у меня мурашки и букашки, и хрясь я тоже об пол. И лежу, что маленькая.После пришла в себя.«Так, думаю, мать честная, пресвятая. Едва я, думаю, от удара не кончилась».Пришла я домой, голову косынкой обернула и пилюлю внутрь приняла. Пилюли у меня такие были… И живу дальше.И начало, милые, с тех пор у меня дрожать чтой-то в голове. И дрожит, и болит, и на рвоту зовёт.Сегодня, например, голова болит, завтра я блюю. Завтра блюю, послезавтра обратно голова болит. И так она, сукин сын, болит, что охать хочется и на стенку лезть.Ладно. Болит она, сукин сын, месяц. И два болит. И три болит. После Авдотья Петровна ко мне заявляется и пьёт кофей.Сём-пересём. Как, и чего, и почему. А я и говорю ей:— Голова-то, говорю, Авдотья Петровна, не отвинчивается — в карман не спрячешь. А если, говорю, её мазать, то опять-таки чем её мазать? Если куриным помётом, то, может, чего примешивать надо — неизвестно.А Авдотья Петровна выкушала два стакана кофея, кроме съеденных булок, и отвечает:— Куриный, говорит, помёт или, например, помёт козий — неизвестно. Удар, говорит, обрушился по затылку. Затылок же дело тёмное, невыясненное. Но, говорит, делу может помочь единственное одно лицо. А это лицо — ужасно святой жизни старец Анисим. Заявись между тем к нему и объяснись… А живёт он на Охте. У Гусева.Выпила Авдотья Петровна ещё разгонный стакашек, губы утёрла и покатилась.А я, конечно, взяла, завернула сухих продуктов в кулёк и пошла на другой день к старцу Анисиму. А голова болит, болит. И блевать тянет. Пришла.Комната такая с окном. Дверь деревянная. И народ толкётся. И вдруг дверь отворяется и входит старец святой Анисим.Рубашка на нём сатиновая, зубы редкие и в руках жезло.Подала я ему с поклоном сухими продуктами и говорю как и чего. А он вроде не слушает и говорит загадками:— На Бога надейся, сама не плошай… Не было ни гроша, вдруг пуговица…А кулёк между тем взял и подаёт своей сиделке.— Анисим, говорю, не замай. Либо, говорю, кулёк назад отдай, либо объясни ровней как и чего.А он скучным взором посмотрел и отвечает:— Все, говорит, мы у Бога на примете… Чем ушиблась, тем и лечись.«Ах ты, думаю, клюква! Чего ж это он говорит такое?»Но спорить больше не стала и пошла себе. Дома думала, и плакала, и не решалась загадку разгадать. А после, конечно, решилась и стукнулась. Стукнулась затылком о косяк и с катушек долой свалилась. И «мя» сказать не могу.А после свезли меня в больницу. И что ж вы думаете, милые мои? Поправилась. Слов нет: башка по временам болит и гудит, но рвоту как рукой сняло…

1924